Неточные совпадения
— Нет, Соня, — торопливо прервал он, — эти деньги были не те, успокойся! Эти деньги мне
мать прислала, через одного купца, и получил я их больной, в тот же день как и отдал… Разумихин видел… он же и получал за меня… эти деньги мои, мои
собственные, настоящие мои.
— Совершенно напротив, — резко ввязался я опять, —
мать особенно утверждает, что вы произвели великолепное впечатление именно серьезностью, строгостью даже, искренностью, — ее
собственные слова. Покойница сама вас, как вы ушли, хвалила в этом смысле.
Воспитанная в самых строгих правилах беспрекословного повиновения мужней воле, она все-таки как женщина, как жена и
мать не могла помириться с теми оргиями, которые совершались в ее
собственном доме, почти у нее на глазах.
— Это еще хуже, папа: сын бросит своего ребенка в чужую семью и этим подвергает его и его
мать всей тяжести ответственности… Дочь, по крайней мере, уже своим позором выкупает часть
собственной виды; а сколько она должна перенести чисто физических страданий, сколько забот и трудов, пока ребенок подрастет!.. Почему родители выгонят родную дочь из своего дома, а сына простят?
— Слушай, я разбойника Митьку хотел сегодня было засадить, да и теперь еще не знаю, как решу. Конечно, в теперешнее модное время принято отцов да
матерей за предрассудок считать, но ведь по законам-то, кажется, и в наше время не позволено стариков отцов за волосы таскать, да по роже каблуками на полу бить, в их
собственном доме, да похваляться прийти и совсем убить — все при свидетелях-с. Я бы, если бы захотел, скрючил его и мог бы за вчерашнее сейчас засадить.
Тут влюбится человек в какую-нибудь красоту, в тело женское, или даже только в часть одну тела женского (это сладострастник может понять), то и отдаст за нее
собственных детей, продаст отца и
мать, Россию и отечество; будучи честен, пойдет и украдет; будучи кроток — зарежет, будучи верен — изменит.
По всей вероятности, негодная Верка не хочет выходить замуж, — это даже несомненно, — здравый смысл был слишком силен в Марье Алексевне, чтобы обольститься хитрыми ее же
собственными раздумьями о Верочке, как о тонкой интриганке; но эта девчонка устраивает все так, что если выйдет (а чорт ее знает, что у ней на уме, может быть, и это!), то действительно уже будет полной госпожей и над мужем, и над его
матерью, и над домом, — что ж остается?
Лиза, его смуглая Лиза, набелена была по уши, насурьмлена пуще самой мисс Жаксон; фальшивые локоны, гораздо светлее
собственных ее волос, взбиты были, как парик Людовика XIV; рукава a l’imbecile [По-дурацки (фр.) — фасон узких рукавов с пуфами у плеча.] торчали, как фижмы у Madame de Pompadour; [Мадам де Помпадур (фр.).] талия была перетянута, как буква икс, и все бриллианты ее
матери, еще не заложенные в ломбарде, сияли на ее пальцах, шее и ушах.
В продолжение всего этого времени отец и
мать постоянно кормят их и поят водою из
собственного рта, для чего должны беспрестанно отлучаться от детей за кормом; покуда голубята малы, голубь и голубка улетают попеременно, а когда подрастут — оба вместе.
— Не совсем, многоуважаемый князь, — не без злости ответил Лебедев, — правда, я хотел было вам вручить, вам, в ваши
собственные руки, чтоб услужить… но рассудил лучше там услужить и обо всем объявить благороднейшей
матери… так как и прежде однажды письмом известил, анонимным; и когда написал давеча на бумажке, предварительно, прося приема, в восемь часов двадцать минут, тоже подписался: «Ваш тайный корреспондент»; тотчас допустили, немедленно, даже с усиленною поспешностью задним ходом… к благороднейшей
матери.
Сердце
матери дрожало от этого помышления, кровью обливалось и слезами, хотя в то же время что-то и шевелилось внутри этого сердца, вдруг говорившее ей: «А чем бы князь не такой, какого вам надо?» Ну, вот эти-то возражения
собственного сердца и были всего хлопотливее для Лизаветы Прокофьевны.
И вдруг эта Феня будет
матерью его
собственного ребенка…
Собственные дела Лизы шли очень худо: всегдашние плохие лады в семье Бахаревых, по возвращении их в Москву от Богатыревых, сменились сплошным разладом. Первый повод к этому разладу подала Лиза, не перебиравшаяся из Богородицкого до самого приезда своей семьи в Москву. Это очень не понравилось отцу и
матери, которые ожидали встретить ее дома. Пошли упреки с одной стороны, резкие ответы с другой, и кончилось тем, что Лиза, наконец, объявила желание вовсе не переходить домой и жить отдельно.
Я не скрывал от
матери ничего мною слышанного, даже ни одной
собственной моей мысли; разумеется, все ей рассказал, и она поспешила удалить от нас это вредное существо.
От него я узнал, что все гости и родные на другой же день моей болезни разъехались; одна только добрейшая моя крестная
мать, Аксинья Степановна, видя в мучительной тревоге и страхе моих родителей, осталась в Багрове, чтоб при случае в чем-нибудь помочь им, тогда как ее
собственные дети, оставшиеся дома, были не очень здоровы.
По несчастию,
мать не всегда умела или не всегда была способна воздерживать горячность, крайность моих увлечений; она сама тем же страдала, и когда мои чувства были согласны с ее
собственными чувствами, она не охлаждала, а возбуждала меня страстными порывами своей души.
Моя
мать не давала потухнуть во мне догоравшему светильнику жизни; едва он начинал угасать, она питала его магнетическим излиянием
собственной жизни,
собственного дыханья.
В такие минуты, когда мысль не обсуживает вперед каждого определения воли, а единственными пружинами жизни остаются плотские инстинкты, я понимаю, что ребенок, по неопытности, особенно склонный к такому состоянию, без малейшего колебания и страха, с улыбкой любопытства, раскладывает и раздувает огонь под
собственным домом, в котором спят его братья, отец,
мать, которых он нежно любит.
Если верить
собственным словам Лавровского, он убил родного отца, вогнал в могилу
мать, заморил сестер и братьев.
Наконец меня позвали к отцу, в его кабинет. Я вошел и робко остановился у притолоки. В окно заглядывало грустное осеннее солнце. Отец некоторое время сидел в своем кресле перед портретом
матери и не поворачивался ко мне. Я слышал тревожный стук
собственного сердца.
Теперь, когда Лизавете Николаевне было уже около двадцати двух лет, за нею смело можно было считать до двухсот тысяч рублей одних ее
собственных денег, не говоря уже о состоянии, которое должно было ей достаться со временем после
матери, не имевшей детей во втором супружестве.
А тут с первого дня, как я завел кости, моя
собственная родная
мать пошла ко мне приставать: «Дай, дитя мое, Варнаша, я его лучше схороню».
— Каково же будет вам, — говорил Фома, — если
собственная ваша
мать, так сказать, виновница дней ваших, возьмет палочку и, опираясь на нее, дрожащими и иссохшими от голода руками начнет и в самом деле испрашивать себе подаяния?
— Оставьте, сделайте одолжение; я сам его спроважу, когда надоест, — и Семен Иванович вынул часы и заставил их бить; Яша с восхищением слушал бой, поднес потом часы к уху Семена Ивановича, потом к уху
матери и, видя несомненные знаки их удивления, поднес их к
собственному рту.
— Ах, приношу вам сто извинений! — услышал я почти из-за своего
собственного плеча и, обернувшись, увидел пред дамским туалетом, какой привык видеть в спальне моей
матери… как вам сказать, кого я увидел?
Когда бричка проезжала мимо острога, Егорушка взглянул на часовых, тихо ходивших около высокой белой стены, на маленькие решетчатые окна, на крест, блестевший на крыше, и вспомнил, как неделю тому назад, в день Казанской Божией
Матери, он ходил с мамашей в острожную церковь на престольный праздник; а еще ранее, на Пасху, он приходил в острог с кухаркой Людмилой и с Дениской и приносил сюда куличи, яйца, пироги и жареную говядину; арестанты благодарили и крестились, а один из них подарил Егорушке оловянные запонки
собственного изделия.
Покамест она живет у
матери, на полной свободе, без всякой житейской заботы, пока еще не обозначились в ней потребности и страсти взрослого человека, она не умеет даже отличить своих
собственных мечтаний, своего внутреннего мира — от внешних впечатлений.
В
собственной семье он был очень милым и любимым лицом, но лицом-таки ровно ничего не значащим; в обществе, с которым водилась его
мать и сестра, он значил еще менее.
Главным и единственным ее средством в это время была «Юлочка», и Юлочка, ценою
собственного глубокого нравственного развращения, вывезла на своих детских плечах и
мать, и отца, и сестру, и братьев.
По ее соображениям, это был хороший и верный метод обезличить кроткого мужа, насколько нужно, чтобы распоряжаться по
собственному усмотрению, и в то же время довести свою
мать до совершенной остылицы мужу и в удобную минуту немножко поптстить его, так, чтобы не она, а он бы выгнал матроску и Викторинушку из дома.
Анна Михайловна и Дорушка, как мы уже знаем из
собственных слов последней, принадлежали к одному гербу: первая была дочерью кучера княгини Сурской, а вторая, родившаяся пять лет спустя после смерти отца своей сестры, могла считать себя безошибочно только дитем своей
матери.
Сыновья бросились собирать себе на головы горящие уголья: посоветовавшись между собою и не найдя никаких поводов к несогласному действию, они объявили
матери, что ее добрая воля была награждать их сестру свыше законной меры, да еще второй раз давать зятю на разживу и поручаться за его долги; что они во всем этом неповинны и отвечать последними остатками состояния не желают, а берут их себе, так как эта малая частица их
собственными трудами заработана, а
матери предоставляют ведаться с кредиторами покойного зятя, как она знает.
— Да. Только уж это совсем между нами… Собственно, деньги у нее есть… Свои
собственные, по завещанию
матери. Но завещание как-то там обусловлено по настоянию генерала: деньги дочь получит по его личному распоряжению, или в случае его смерти… или наконец… свинья этакая! — по вступлении в законный брак в России.
«Да кто же был его учителем в каллиграфии? — добродушно смеясь, спросил Лев Семеныч у моего отца, — ваш
собственный почерк не очень красив?» Отец мой, обрадованный и растроганный почти до слез похвалами своему сыну, простодушно отвечал, что я достиг до всего своими трудами под руководством
матери, с которою был почти неразлучен, и что он только выучил меня арифметике.
Он взрос среди тревог, смут и крамол; не раз приходилось ему видеть кровь и слышать стоны близких ему людей; он видел умерщвление своих дядей, трепетал за жизнь
матери, несколько раз должен был опасаться за свою
собственную; не один раз он видел власть отнимаемою из рук его происками хитрой сестры.
Гораздо вероятнее свидетельство Залусского, что «До совершеннолетия царя Матвеев думал сам управлять государством и, таким образом, действовал в пользу
матери, а еще более в свою
собственную» (Устрялов, том I, стр. 263).
На том же дворе под прямым углом к старому дому стоял так называемый новый флигель, в котором в трех комнатах проживала
мать владельца, добродушная старушка Вера Александровна. Она появлялась за домашний общий стол, но, кроме того, пользуясь доходами небольшого болховского имения, варила
собственное сахарное и медовое варенье, которым чуть не ежедневно угощала многочисленных внуков, имена которых решаюсь выставить в порядке по возрасту: Николай, Наталья, Петр, Александр, Екатерина, Иван, Анна.
Не полагаясь на
собственный суд, мама тотчас отправила музыканта с запискою во Мценск для испытания к о. Сергию, который отвечал, что посланный вполне может давать первоначальные уроки. Сказавши, что до приезда мужа она не может дать окончательного ответа,
мать разрешила музыканту, ночуя со слугами в передней, дождаться приезда барина, ожидаемого дня через два.
Воздерживаюсь от передачи жестоких выходок забалованного самодура. О них может дать некоторое понятие его отношение в минуты раздражения к
собственной семье. Находя пирожки к супу или жаркое неудачным, он растворял в столовой окно и выбрасывал все блюдо борзым собакам, причем не только жена и дети, но и
мать Вера Алекс, оставались голодными.
— Я недавно была у нее целый день и не могла налюбоваться, как она обращается с своей дочерью: что называется и строго и ласково, как следует
матери, — прибавила она, чтоб угодить хозяевам, но предводительша не обратила никакого внимания на ее слова, потому что терпеть ее не могла, испытав на
собственном имени остроту ее зубов.
Она уже года три жила без выезда в Петербурге, потому что, по ее
собственным словам, бывши до безумия страстною
матерью, не могла расстаться с детьми; а другие толковали так, что гвардейский улан был тому причиной.
Но часто нежная Лиза не могла удержать
собственных слез своих — ах! она помнила, что у нее был отец и что его не стало, но для успокоения
матери старалась таить печаль сердца своего и казаться покойною и веселою.
Я немедленно отыскал Какуева и, к удовольствию моему, узнал, что Шушерин здоров и совершенно доволен своим положением, что он живет в переулке, близ церкви Смоленской божией
матери, в
собственном домике, уже давно для него купленном и даже отделанном, разумеется все тем же его другом Какуевым.
Бледная, изможденная, вышла на крыльцо
мать ребенка. Месяца два назад она родила, и теперь в дороге, несмотря на все трудности, на
собственные страдания, она с материнской неутомимостью и энергией отстаивала юную жизнь. И, по-видимому, старанья не оставались безуспешны: достаточно было прислушаться к звонкому, крепкому и настойчивому крику ребенка, чтобы получить представление о здоровой груди и хороших легких.
Отец,
мать, все родные, подчиненные крепостной власти, свыкшиеся с своим положением и изведавшие, может быть,
собственным [горьким] опытом [все] неудобства самостоятельных проявлений своей личности, — все стараются, из желания добра мальчику, с малых лет внушить ему [беспрекословную покорность чужому приказу,] отречение от
собственного разума и воли.
Потому что у меня еще есть: по затылку, Мурзилка…» — «Мурзилка — нельзя, — сказала
мать, — Мурзилка —
собственное имя, да еще комическое…
Вечерами, сначала нескончаемо-красными, потом нескончаемо-черными, — так поздно — красными! так рано — черными! —
мать и Валерия, летом — Окою, осенью большой дорогой, сначала березовой, потом большою, в два голоса — пели. Эти две враждующих природы сходились только в пении, не они сходились — их голоса: негромкое, смущающееся быть большим контральто
матери с превышающим
собственные возможности Валерииным сопрано.
С сокрушенным сердцем должен сказать, что в этой категории скучных людей по преимуществу, не последнюю роль занимают особы прекрасного пола, —
матери семейств, владелицы дач,
собственных домов, деревень, — словом имеющие какую-нибудь собственность, — хоть бы даже собственность заключалась в моське.
Иннокентиев. Мне жаль огорчать тебя, милая Наденька, но я обязан, — для твоей
собственной пользы и для спокойствия той, спокойствие которой должно быть самою священною заботою для тебя. — Скажи, мой друг, не стыдись: в каких отношениях находилась твоя
мать к твоему отцу?
Пользуясь невозможностью бедняков лечиться на
собственные средства, наша школа обращает больных в манекены для упражнений, топчет без пощады стыдливость женщины, увеличивает и без того немалое горе
матери, подвергая жестокому «поруганию» ее умершего ребенка, но не делать этого школа не может; по доброй воле мало кто из больных согласился бы служить науке.